Зяма был вором. Нет, извинений просим — Зяма был виртуозным щипачом, по кличке Скрипач. Своими длинными, тонкими пальцами он мог выделывать такие штуки, что настоящие скрипачи Большого театра падали в обморок и кусали локти от зависти. Неуловимым взмахом руки он удлинял знойным дамам декольте, изымая оттуда и кошелёк, и кулон одновременно. Причём все без исключения мадамы завороженно смотрели ему в след. Отточенным пятаком он так ловко подрезал сумочки, что они продолжали держать форму еще долгие минуты, позволяя яркому и самобытному таланту исчезнуть за поворотом.
Зяма родился в маленьком еврейском местечке, в семье настолько бедной и многодетной, что даже воздуха в покосившемся домишке на всех не хватало. Тем не менее его выходили и выпестовали, а в возрасте семи лет он был отправлен в Одессу, к старшему отцовскому брату обучаться сапожному мастерству. Мастерству он был обучен первостатейно. Но к сапогам его талант отношения не имел никакого. Смышленого и ловкого парнишку приметили достойные люди с Молдованки. Они-то и устроили Зяме университеты.
Кроме длинных и нервенных пальцев, у Зямы имелся лихой вихрастый чуб смоляного колеру и длинные ресницы. Погибель для женского полу. Но сердце его навсегда, ещё с детства, было отдано Танечке Арзельмахер, жившей на Болгарской улице. Чёрные Танечкины косы и бездонные глаза со всей скорбью еврейского народа свели с ума молодого Скрипача. Навсегда.
Танечкин дом сожгли во время погрома. Старенького отца закололи вилами, маму и маленьких сестёр заколотили в подполе. Они задохнулись там, когда жгли их дом. Таня выжила, она ходила на хутора к тетке, помогать с детишками. Она обрезала косы и подалась на судостроительный завод. Сколачивать новый мир. Таня обладала железною волей и низким хриплым басом. Она быстро делала революционную карьеру, а что до Зямы…. Сжав пролетарской рукою его Фаберже, не подумайте чего, в фигуральном смысле, Таня потребовала завязать.
— Или я, или вольная жизнь Скрипача. — Зяма выбрал Таню, тем более что товарищей его с каждым годом становилось все меньше, успехи новой пролетарской легавки все ярче, а будущее без Тани туманным и сирым. Зяма был мужчина смышленый.
Таня увезла его в Харьков, у них родился кудрявый и темноглазый Сема, свет очей папы и мамы. Сема был, как и все одесские дети, даже родившиеся вне великого города, вундеркиндом. Он одинаково хорошо пилил скрипку, читал стихи и решал математику. Родители в нем души не чаяли, сдували пылинки.
Высокий и серьезный Сема, и глазом не моргнул, соврал в военкомате, приписав себе лишний год, окончил лётную школу и полетел воевать с немцами. Сделав сиротами обоих родителей. Его сбили над Сталинградом.
Благодаря его геройскому стремлению летать, Зяма с Таней, как родители летчика, были вывезены в эвакуацию. Останься б они в Харькове — были бы закопаны стоя в братской могиле в лесопарке. Туда вывезли всех их соседей и знакомых еврейского происхождения, с детьми, стариками и нехитрыми пожитками.
— Зяма, ты идёшь уже на рынок или нет? — кричала Таня из своей комнаты их огромной коммунальной квартиры. Каждое утро Зяма отправлялся за молоком и городскими булками, а Таня низким басом, от которого сотрясались двери соседских жилищ, давала ему наставления.
— Не волнуйся, Танечка! Я все помню…. Зяма называл жену Танечка и «девочка моя» всю жизнь, только так и никак иначе. Они прожили очень долгие и не сладкие годы, состарились, даже некогда достойные воротники их зажиточных пальто с каракулем съела вездесущая моль.
Но они по-прежнему очень трепетно любили друг друга. Зяма читал вслух своей Танечке газеты, а она по праздникам готовила ему фаршированную рыбу. Иногда случалось, что они вели свои диалоги, не проронив ни слова, отлично понимая друг друга, перебрасываясь взглядами и движениями бровей. По вечерам, нежно поддерживая друг друга под локоток, они ходили гулять в парк, дышать свежим воздухом.
А однажды на рынке, в ряду сочных молочниц и нарядных торговок домашней птицей, кто то нахально попытался залезть в Зямин карман. За всю жизнь после женитьбы Зяма не взял чужого ни разу. Но стерпеть такую наглость его душа не могла никак. Он схватил обидчика за руку и остолбенел. Из толпы покупателей на него смотрели Семочкины грустные глаза, а над ними жгучими черноморскими волнами колыхался чуб, невообразимо похожий на его собственный.
— Ты хто, шаромыжник?! И где тебя учили так работать?!
Малец, услыхав знакомые до боли ноты, заныл и стал рваться на волю. Зяма перехватил его покрепче и поволок домой.
Сирота оказался кочевником, давным-давно свинтившим из детского дома, после войны их было пруд пруди. Вразумив, что ментам его сдавать сегодня не будут, малец, лет двенадцати не более, осмелел чуток и зажег любопытство в обоих глазах. Помыться, перекусить и поспать как человек, он был завсегда рад. С превеликим удовольствием.
Танечка было хлопнулась в обморок всеми своими килограммами, но услыхав, что ребёнок голодный — решительно устремилась к холодильнику. Как броненосец «Потемкин» в атаку. Ребёнок был чисто вымыт, накормлен и уложен отдыхать на старый кожаный диван.
Старики уселись у окна. Дальше держали совет. Что делать с сиротой и «пропадёт же на улице» было как раз понятно. Как добыть ему документы и оформить опеку было пока непонятно совершенно. Бывшая революционерка и пламенная ленинка Танечка склонялась к школе интернату.
Бывший Скрипач-виртуоз Зяма считал, что у мальчика есть зачатки таланта, но с такими учителями он плохо кончит. Ругались и спорили шепотом, чтобы не разбудить деточку.
Деточка давно не спал, держал оба уха востро, и не мог поверить своему счастью. Даже самые свободолюбивые разбойники мечтают о настоящей семье, особенно если таковой никогда не имели.
Его мать служила медсестрой в госпитале, Отца он не знал совершенно, от него остался лишь обрывок фотографии. Отец, как и у многих пацанов, героически погиб на войне. А мать сбил грузовик, когда она ночью возвращалась с работы.
Маленького Лёньку, а может его раньше звали и по-другому, он не помнил, сдали в приют. Единственное, что он имел от прежней жизни был кусок старой фотографии. Именно этот кусок и вывалился из грязных его штанов, когда Татьяна Моисеевна решила их простирнуть.
Танечка таки хлопнулась в обморок, грузно осевши меж венским тонким стулом и огромным круглым обеденным столом на толстой львиной лапе.
Зяма и Лёнька, а заодно Михалыч из первой квартиры, с огромным трудом дотянули ее до дивана. Танечка, как рыба кит, выброшенная на берег, хватала ртом воздух, шумно втягивая его через хрипящее горло.
Зяму трясло мелкой дробью, и невообразимые его пальцы отбивали барабанную дробь по выцветшим коленям. Лёнька перепугался до потери пульса, боясь, что это именно он, ведь по жизни же невезучий, принёс в дом к этим милым старикам беду.
На комоде лежала старенькая и оборванная фотография героя-летчика, их любимого Сёмочки…..
Алена Баскин